В свои неполные девятнадцать лет сын Антуана де Бурбона и Жанны д’Альбре умел врать, как монах, менять маски на лице, как комедиант и пить вино, как ландскне́хт. Он любил жизнь, но жизнь от него многое требовала, и он учился. Как сухая ветошь поглощает в себя воду, Генрих Наваррский усваивал все уроки, которые преподносила ему судьба.
Его брака с Марго хотела матушка, но хотел ли он его сам? Не по возрасту расчетливый ум подсказывал Беарнцу, что хотеть чего-то или не хотеть – это блажь, которая может стать хорошим стимулом для достижения цели, но оружие нужно подбирать такое же, каким владеют те, кто может стать на пути к цели.

С тех пор, как маленький мальчик, в полной наготе тела и наивности души предстал перед мудрым взглядом мэтра Нострадама минуло одиннадцать лет. Старик тогда долго смотрел на чернявого щуплого семилетку, а потом сказал то, что заставило содрогнуться всех вокруг. И Генрих помнил торжество и гордость в глазах своей матери, сжатые до побелевших косточек пальцы на черных юбках вдовьего платья другой женщины, шепот и удивленные взгляды тех, кто присутствовал в покоях. Он ничего не понимал, ему хотелось одеться и спрятаться за мать, но он стоял перед всеми, переводя свои черные глазища с одного человека на другого и впервые тогда улыбнулся притворно. Просто, чтобы перестали на него смотреть так. И только вечером, желая ему добрых снов, королева Жанна произнесла фразу, в которую он поверил.
- Ты будешь править Францией, Анри.
И он верил в это до сих пор. Несмотря на то, что король Карл был в добром здравии, что его два брата тоже не хворали. Несмотря на смерть матери, в которой Наварра винил про себя ту женщину в черных одеждах, которую ныне величал не иначе, как «добрая матушка». И многое, что могло бы разуверить давно любого. Но только не Анрио.
И ради исполнения пророчества он терпел шуточки в свой адрес, изображал легкомысленного повесу и улыбался снова и снова, даже когда рука уже тянулась к эфесу шпаги.
Где-то в глубине души он завидовал Конде. Тому не нужно было притворяться.

- А ты когда-то был свободным, кузен? – Генрих хмыкнул, подхватив в руку глиняную бутылку с вином и щедро себе плеснул в кубок. – Завидую, - беззлобно озвучил свои мысли король Наварры и развалился на подушки, прямо поверх расшитого жемчугом наряда.
Вопрос был хорош, поскольку Генрих еще сам не знал, как вести себя с Марго, как называл принцессу Валуа король Карл. Он мог, он имел права этой же ночью консумировать их брак, но внутреннее чутье подсказывало, что с Маргаритой нужно действовать иначе. Ему хватало юбок, которые он мог задрать, а вот союзников в этом осином гнезде у Генриха было немного.

Глоток вина и макушка коронованного Бурбона потерлась о бархат подушек.
- Ты медведь, Конде. Хотя почему-то именно мне присваивают это прозвище, - Генрих потер глаза тыльной стороной руки. – Ты готов все завоевывать со шпагой наголо в руке. Если ты и в постель с женой кладешь меж вами клинок, то странно, что она тебя еще им же и не прирезала за эту неделю, - поелозив на жемчуге, молодой король устроился удобнее, так, чтобы пить и рассуждать. Ну и ладно, что несколько жемчужин с наряда покатилось по полу. – Женщины не крепость и не город, они творение Божье, сшитое из материи, которая подчинится умелой руке и будет услаждать ее, пока та ласкает. С ними нужен не только напор, но и терпение, - Анрио махнул рукой. Кому он это объясняет. Это он любит женщин, ему нравится красть их улыбки и честь, оставляя каждую в убеждении, что лучше нее у него не было никого.
– Уверяю, Маргарита выйдет завтра из своих покоев со счастливой улыбкой, - черные глаза беарнского увальня блеснули азартом поверх серебра кубка. – Ставлю сто ливров, что так оно и будет. Главное, чтобы мы до утра не занялись подсчетом и составлением списков своих любовных побед. Вот, если у меня список окажется обширнее, - рассмеявшись от представшей перед глазами картины двух молодоженов, скрипящих перьями по бумаги, Генрих накрыл свои бесстыжие глаза ближайшей подушкой, которую убрал лишь отсмеявшись. – Вот тогда, кузен, мы будем собирать нашу армию, чтобы спасти меня от гнева супруги.

Перекатившись снова на бок, Наварра снова посмотрел на родственника и соратника, озорно улыбаясь.
- Но поговаривают, что и твоя Мари познала ласки другого. Так чего рыдает тогда? Или сожалеет, что ты не столь хорош, как Валуа? – не показав вида, что ему не понравилась шпилька кузена насчет собственной супруги, Анрио ответил кузену той же монетой, допив вино из своего кубка.
Звать слуг не хотелось, пришлось тянуться за бутылкой самому.
- Тебе подлить? – вопрос подкрепил жест с приподнятой вверх бутылкой. Еще четыре стояли на полу у окна и ждали своего часа.
– Давай, Конде, напьемся перед балом, чтобы смотреть с умилением на благостные лица нашей католической родни, и отвечать им той же благостностью,  - взгляд черных глаз переменился, став хлестким, и устремлен он был за стену, в недра Лувра.

Генрих надулся, как мышь на крупу, и замолчал. У него действительно не было ста ливров. Все еще мрачно хмуря брови, он плеснул вина в кубок Конде. Анрио был прост со своими друзьями и соратниками. Бремя королевского титула еще не наложило на его чело отпечатка монаршего высокомерия. Он пил со своими друзьями и соратниками из одной чаши, хлебал похлебку из одного котла и, когда того не требовали правила этикета, так усердно вдалбливаемые матушкой в чернявую голову, мог запросто и налить вина другому.
- Зато видел, какие у Марго рубины? - плутовская мысль озарила лицо молодого короля и тут же потухла. Нет, он привык, чтобы женщины ему все давали сами, да еще и уговаривали взять.  – Они ей очень к лицу. И за моей супругой дают недурное приданое, и, будь уверен, у меня найдется, чем отдать тебе свой проигрыш, когда я разбогатею, - запив столь сладкий почин мыслей вином, Генрих вернулся к теме более приятной, чем собственный пустой кошель.

Кузен был груб, прямолинеен, где-то черств, как залежалый хлеб, но дураком его назвал бы только идиот. Он верно уловил, что женщина на утро может улыбаться, выходя из спальни по разным причинам. Может даже потому, что она только что придушила собственного мужа подушкой. Перед глазами появилась вдруг принцесса Валуа с кинжалом в хрупкой длани, вонзающая нож в сердце своего мужа. В его сердце, черт побери. Анрио тряхнул головой откидывая в сторону неугодный плод воображения.
- Так и скажи, что трусишь проиграть пари, - не подначил Конде – день прожит зря. – Впрочем, пустое. Я сам себе уже пообещал, что так и будет. Я хочу видеть свою жену счастливой, кузен, - это была и ложь, и правда. Ему не было дела до душевных страстей и радостей Маргариты, но улыбка женщины и ее сияющие глаза – это всегда прекрасно.

Беарнец поднялся и потянулся, подошел к окну.
– Не помнишь, как говорила моя мать: блажен, кто слеп? – Хмыкнув, приложил опять вино к губам. Конде напрягся, Анрио же вздохнул свободней. – Чтобы сплетней не было, быть может стоит удалить причину их? Мир заключен меж католиками и протестантами, но муж всегда имеет право отстаивать честь жены, - а было бы интересно взглянуть на дуэль кузена с Анжуйским. И право, тут Анрио даже растерялся бы, на кого сделать свою ставку. Конде был воин, но и Валуа держал в шпагу в руках, будто бы с ней родился. Генрих сам не раз проигрывал и ему, и Гизу в их шуточных состязаниях юности. Шуточных ли?
- Но даже это пустое, - из груди Наварры вырвался невольный вздох. – Давай устроим себе праздник, вопреки всему? Не каждый день мы женимся! С кем из красоток местных ты запланировал танцевать? И никаких отказов, кузен. С тремя и не меньше, моя воля, – смешинки вновь пустились в пляс на дне темных глаз Беарнца. Танцующий Конде – за это зрелище можно жениться и на ведьме.

Отредактировано Генрих Наваррский (2019-01-17 11:30:16)

Королева Екатерина всерьез озаботилась тем, чтобы ее фрейлина смогла выполнить задание. Вероятно, понимала, что соперничество с Маргаритой Валуа нелегкий труд, и случайной встречей на балу тут ничего не решить. Нет, король Наваррский – сказала королева-мать – должен идти на бал с намерением увидеть там мадам де Сов. А посему, милочка, вот вам предлог, идите, и застолбите за собой поле битвы.
А что оставалось делать Шарлотте? Поблагодарить королеву за заботу и наставления и идти, куда послали. С королевами, как известно, не спорят.
Чем ближе к покоям короля Наваррского, тем чаще на пути баронессы попадались господа гугеноты, многие из которых и ради праздника не сменили своих черных нарядов на что-нибудь пожизнерадостнее. Шарлотту они провожали взглядами негодующими и вожделеющими, впрочем, как и любую красивую женщину.
«И хочется, цветики мои, и колется», - мысленно усмехнулась Шарлотта.

- Доложи обо мне королю Наваррскому, миленький, - ласково обратилась она к пажу, скучающему в приемной. – Скажи, баронесса де Сов от королевы-матери, с подарком.
Паж, в силу возраста особенно чувствительный к женской красоте просматривающейся сквозь разрезы на рукавах и в вырезе платья, ретиво кивнул, и скрылся за портьерой.
Мадам де Сов с любопытством огляделась вокруг.
Любопытно, за какой из портьер спрятано слуховое оконце? Чтобы Флорентийка да оставила без бдительного присмотра своего будущего зятя? Да Шарлота охотнее поверила бы в возвращение молодости у барона де Сов. Она почти не сомневалась в том, что что-то подобное есть и в ее покоях, где по приказу королевы, а иногда и ради собственного развлечения, баронесса принимала мужчин. Но ежели ты служишь Екатерине Медичи, то забудь о щепетильности, таков неписанный закон ее двора. Честь, целомудрие, добродетель – удел немногих, и то, бедняжка де Туйон явно тяготится этими сокровищами.
Паж появился, с поклоном придержал портьеру, позволяя мадам де Сов войти. Шарлотта улыбнулась, нежно ущипнула мальчишку за гладкую щеку.
- Спасибо, миленький.

В спальне обнаружился не один Бурбон, а сразу два и оба Генриха.
Мадам де Сов опустилась в поклоне, чудесная вещь, придворный поклон, особенно, когда тебе есть что показать.
- Ваше величество, Ваше высочество, прошу прощения, что отвлекла вас от беседы...
Винный дух «беседы» ощутимо витал в спальне, намекая на то, что король Наваррский с кузеном уже начали праздновать.
- Сир, королева Екатерина прислала меня с маленьким подарком к сегодняшнему торжеству. Вместе с ним она передает вам свою материнскую любовь...
Шарлотта сдернула с маленькой подушечки кусок вышитого шелка – блеснули два рубина, заключенные в золотую оправу, соединенные между собой тремя тонкими цепочками. Застежка для плаща была выбрана со вкусом, королева Екатерина не скупилась на доказательства своей материнской любви к королю Наварры.